Записи на таблицах - Лев Виленский

закрыл глаза от страха… вот сейчас отец поймет, кто перед ним.

— Лохматый мой Эйсав, косматый сынишка, — ласково улыбаясь, пробормотал Ицхак, — а мне показалось, что слышу голос Яакова…

Яаков, все еще дрожа, взял кусок мяса, смочил его подливой и осторожно положил в рот Ицхаку. Старик обрадовался, затряс головой и принялся жевать, быстро, жадно, подлива текла по бороде, стекала на полотенце. Ицхак в этот момент забыл, что перед ним сын. Он чувствовал только вкус мяса, острый, пряный, бьющий в нос, от которого в груди становилось тепло, ласковые волны сытости колыхали живот, и рассудок начинал действовать спокойней. Еще кусок, и еще, полотенцем вытер бороду сын, еще.

Яаков кормил отца, жадно жующего, как кормят ребенка. Содрогалась душа от жалости, слезы текли по лицу. Все мысли молодого человека свелись к одной — скорее бы, вот поест, благословит, а там, там предам я душу свою в руки Господа…

Ицхак устал жевать, приподнял руку, отер губы, попросил вина. С трудом выпил несколько глотков, упал в изнеможении на подушки. В тишине раздавалось его частое дыхание. Вдруг он положил руку Яакова себе на грудь. Сын ощутил неровное, слабое биение сердца старика, слабенькие толчки сердца Принесенного в жертву.

И сказал Ицхак:

«Запах сына моего- запах поля, которое благословил Господь.

И даст тебе Бог от росы небесной и от туков земных и от хлеба и вина.

Служить будут тебе племена и тебе поклоняться народы.

Будь властелином для братьев твоих и поклонятся тебе сыны матери твоей.

Кто проклинает тебя — проклят, а кто благословляет, благословен.

Будь благословен сын мой, первородный. Да пребудет с тобой слава Господа».

А потом прибавил, смущенный:

«Брось своих жен и возьми себе жену из Харрана. Там у Лавана две дочери — бери одну из них. Иди. Иди, сынок.

Яаков выскочил из шатра, не забыв прихватить блюдо с остатками жаркого. И хорошо сделал, что быстро выскочил. В сотне шагов от шатра уже шел Эйсав, за ним — в пестрых платьях. шли две его жены-кнаанейки, с миской приготовленного ими мяса. Пусть жены приготовят мясо — думал Эйсав, — какая разница? Мать уже стара, готовит с трудом. А отцу ничего не скажу. Пусть благословляет меня скорее, и помирает. Сколько можно жить, зажился, все ругает меня за жен моих.

Ривка появилась из-за шатра незаметно, тонкими сильными пальцами стиснула руку сына.

— Первородный, — шептала она, — сынок мой, мое счастье, мой красивый. Идем, я спрячу тебя у себя в шатре — на женской половине тебя никто не найдет. А вечером… вечером ты уйдешь в Харран, к дяде Лавану, иначе убьет тебя Эйсав.

В подтверждение материнских слов, раздался из шатра Ицхака дикий рев, подобный вою раненного медведя. Это Эйсав кричал, потрясая над косматой головой огромными кулаками:

— Падаль! Гниль! Змея! Почему ты отнял у меня мое первородство! Хитрая тварь… сука, ублюдок! Порвать бы тебя на куски, гадина! Убью, убьюуууууууууууууууу!

Он выбежал из шатра, швырнул миской в одну из жен, ударил другую ногой так, что та упала в дорожную пыль, понесся прочь от стана, свирепый, страшный и неудержимый.

Ривка схватила Яакова за руку и быстро вошла в шатер к мужу.

— Это я, — сказала она просто, — я устроила этот обман, Ицхак. Я не допустила, чтобы ты благословил идолопоклонника, тупого зверя и любителя чужих жен. Я. Я решила за тебя. Прокляни меня, если хочешь.

Ицхак неожиданно улыбнулся, поманил Ривку и Яакова.

— Всю жизнь свою я видел пути людей и явлений, — сказал он тихо, и не мог решиться сделать что-то, и вот, только благословить Эйсава хотел я, вопреки тому, что говорил мне разум. Ведь должен был я сделать хоть что-то важное, но и тут Господь распорядился за меня. Нет, я благословил Эйсава, и сказал ему, что оружие прокормит его, а брат его будет властвовать над ним. Я сделал по воле Господа, царя Вселенной. Я не сержусь на тебя Яаков, ибо ты достоин первородства. Я не злюсь на тебя, любимая жена моя, ты сделала это по воле Господа. Яаков, сынок, любимый, иди в дом Бетуэля в Харране. Женись на его дочери. Беги сейчас от гнева Эйсава. Беги. Я люблю тебя, сынок, и в тебе народ наш найдет благоволение у Господа. Прощай, сынок, хороший мой Яаков, и помни — никогда не сомневайся, если душа твоя говорит тебе сделай то или это.

Яаков плакал и целовал отца, понимая, что больше не увидит его старое морщинистое лицо, не услышит его глуховатый голос, не почувствует легонькую руку у себя на плече. Яаков рыдал, и тихо всхлипывала рядом старая Ривка, уткнувшись лицом в грудь мужа, уходящего от них к Богу.

Рахель

Яаков бежал.

Он знал твердо — Эйсав вознамерился убить его.

Если бы не материнская ложь, а она соврала Эйсаву, что Яаков бежал в Египет, и косматый брат кинулся догонять его по дороге Царской вдоль оазисов пустыни, — быть бы ему сейчас кормом для тех самых ворон, которые сидят на кустах придорожных и провожают его черными умными глазами. Брат-убийца не удержался бы… он кулаком может льва с ног свалить, а уж Яакова ударил бы изо все силы… убил бы и не пожалел. Как он страшно кричал, когда выбежал из отцовского шатра! Даже издали было видно, как налилось кровью его лицо… лицо убийцы. Он только маму и отца не смог бы убить, а уж его, Яакова, легче, чем горного козла.

Теперь он шел быстрыми шагами по дороге из Беэр-Шевы в Хеврон, и дальше — к Урусалиму, Шхему, Кархемишу, в Харран, в город, где обитала его родня, где у дяди Лавана дожидались его две дочки — каждая на выданье, каждая красавица, так говорила ему Ривка, поцеловав его на прощанье. Он не увидит ее больше — думалось ему, но Яаков гнал эту мысль и шел вперед. Иногда вспоминался ему старый умирающий Ицхак, и Яаков стискивал зубы, чтобы не заплакать, так, что болели челюсти и язык сводило судорогой.

Еще издали слышал Яаков топот копыт мулов или мерную поступь верблюдов. Заслышав эти звуки, он прятался за придорожным камнем, осторожно наблюдая, не за ним ли погоня от Эйсава. Но все было тихо. Эйсав, видно, уже не стал его преследовать, или поверил матери (мама, ты снова обманула Эйсава, чтобы спасти меня, — думал Яаков), и послал своих людей в направлении Египта.

А дорога все шла в гору. Показался Хеврон, Яаков осторожно обошел стороной желтые стены города, здесь слишком хорошо знали отца и деда, сюда часто приезжал Яаков с родителями на местный базар, вся округа знала